биосферы. Он как шел себе, мерно переставляя огромные ноги, так и шел дальше. От каждого шага моя огромная «ванна» с невидимой и неосязаемой водой чуть покачивалась, и небо над головой качалось тоже, хотя на самом деле, конечно, качало меня, а не его.
Я перевязал рану в первую же минуту, собственной же одеждой. Снял с себя рубашку, оторвал две полосы ткани от подола, сложил их во много раз, чтобы получились жалкие имитации подушечек перевязочного пакета и наложил их на входное и выходное отверстия. Сверху намотал все ту же рубашку, связав рукава на животе. Намотал так туго, как только получилось — так, что шевелиться стало почти невозможно, и даже просто находиться в статике было не сильно приятно. Ну и ладно, все равно нет смысла дергаться и что-то делать, пока ходячий океан не унесет меня подальше от Легиона. Пока я не окажусь на таком расстоянии, что меня нельзя будет увидеть с него не то что случайно — а даже и специально.
Поэтому, закончив с раной, я снова лег на спину на несуществующую воду и принялся ждать, поглядывая в звездное небо и изредка подгребая под себя руками, если тело уходило под воду слишком сильно.
Удивительное ощущение, черт возьми. Никакой воды не видишь, не чувствуешь, зато вот она тебя еще как чувствует. Сопротивляется каждому движению, сковывает их, вяжет… Но при этом ее нельзя ни попить, ни побрызгать на лицо, вообще ничего нельзя сделать. Будто не вода мешает двигаться, а какие-то собственные внутренние ограничения. Даже кровь, по-первости расходящаяся в воздухе, как в настоящей воде, начинала это делать только в тот момент, когда капли отрывались от кожи — я специально проверил. До тех пор, пока сохранялся контакт, она вела себя как положено, но стоило мазнуть по ней пальцами и тут же — дернуть ими посильнее, чтобы капля не поспела и оторвалась, и она тут же повисала в пространстве и начинала медленно растворяться в этой странной воде. Один раз, будто приманенная ее запахом и вкусом, из-под коряги вынырнула стремительная и гибкая тень огромной мурены, размером с мою ногу, и я даже внутренне напрягся, готовый к нападению, но она проигнорировала меня точно так же, как и все остальные. Она скользнула прямо через мой голову, как призрак, покрутилась несколько секунд на том месте, где растворился шарик моей крови, и, ничего не найдя, погналась за какой-то рыбкой, на свою беду оказавшейся рядом.
Ради интереса я обозрел спинорифа, насколько позволял скудный свет звезд, луны и редких флуоресцирующих обитателей морского дна. По примерным прикидкам площадь его спину получалась никак не меньше футбольного поля, а то и больше — просто не было возможности рассмотреть дальше. Плыть, чтобы рассмотреть получше, я, конечно же не стал — берег силы на тот момент, когда пора будет покидать это гостеприимное такси.
На то, что удастся его не покидать, я надежды не питал — очевидно же, что не удастся. Неизвестно, останавливается ли когда-нибудь спинориф, спит ли он, ест ли… И вообще — является ли живым существом? То, что спинорифы ходят, переставляя ноги, как живые существа, еще не значит, что они таковыми являются. А если они ими не являются, то и останавливаться им незачем. Может, это что-то вроде тех летающих островов, которые я видел в руинах, только не летающие, а ходячие? В общем-то, явления примерно одного порядка, если учесть, в каком месте они происходят.
Спинориф двигался со скоростью чуть больше, чем идущий человек, так что примерно через полчаса Легион скрылся из виду за горизонтом и уже можно было не бояться, что меня оттуда увидят, даже через оптику. Какой бы крутой та оптика не была, но бороться с кривизной земной поверхности ей не под силу, тут спутники нужны или беспилотники не знаю… Уверен, что как минимум второе у Центурии есть, но точно так же уверен, что поднимать их они не будут. Как минимум, потому, что не знают, что я вообще жив. Очень сомнительно, что Медведь намеренно сохранил мне жизнь только лишь для того, чтобы пойти к Земекису и рассказать об этом. Это не просто бессмысленно, это вообще глупо и чуть ли не самоубийственно. Вот рассказать, что он в меня стрелял, но не убил — это еще возможно, но это тоже вряд ли. Об этом есть смысл говорить, если действительно планировал убить, но что-то пошло не по плану. А вот если ты планировал сделать так, чтобы твоя цель выжила после выстрела — оптимальным решением будет просто сказать «Приказ выполнен. Цель застрелена, тело сброшено вниз». Здесь не будет ни капли лжи, на реакции организма на которую можно было бы поймать, и при этом это будет тот ответ, который от тебя ждали. Не ложь — но некоторое утаивание фактов.
Ничего не скажешь, повезло мне крупно. Во всех отношениях. Даже в том, что в качестве палача мне выбрали именно Медведя. Впрочем, как раз этот момент выглядит логично — наверняка он никуда и не уходил, а стоял прямо под дверью, ожидая, когда мы договорим и можно будет меня транспортировать обратно в город. Чуть менее логично выглядит то, что Медведь решил поиметь собственный взгляд на отданный приказ и следовать именно ему. Тем самым он показал, что у него есть своя голова на плечах и он способен принимать собственные решения, вопреки собственным же словам «приказ превыше всего». Он не хотел, чтобы его жизнь протекала, как у загнанной в угол крысы, в вечных прятках и страхе, что о нем узнают… Но чем отличается ситуация, когда узнают о нем от ситуации, когда узнают обо мне? Ведь, когда узнают, что я жив, станет очевидно, что Медведь приказ не выполнил, а это как максимум — саботаж, как минимум — профанация. И я не думаю, что что-то из этого положительно скажется на карьере бойца. Может, он и правда решил покинуть Центурию после получения этого приказа? Возможно, это был бы лучший вариант для всех.
Но хватит о Медведе. Легион уже скрылся из виду, пора бы и о себе подумать. Кровотечение, кажется, остановилось, поэтому можно слегка расслабить узел, чтобы хотя бы двигаться было не так неприятно. Снимать импровизированную повязку, конечно, пока не стоит (да и вообще не стоит), но чуть ослабить — вполне можно. А потом можно подумать, как спуститься со спинорифа на землю.
Я перевернулся на живот, испытывая жуткий диссонанс между ощущением сопротивления воды и ее фактическим отсутствием и поплыл вперед, в случайно выбранную сторону. Поначалу плыть было жутко неудобно, поскольку я не видел, где проходит граница раздела двух сред и поэтому вырывающаяся из невидимой воды рука буквально выстреливала из нее, и приходилось серьезно сосредотачиваться на том, чтобы остановить ее движение, иначе вполне вероятны были бы травмы мышц или суставов, не рассчитанных на такие нагрузки. Спустя минуту я более или менее вычислил, где же проходит граница раздела двух сред, приноровился и дело пошло легче. Боль в месте ранения, вспыхнувшая с началом движения с новой силой, тоже быстро улеглась и превратилась в тупое нытье. Оставалось только порадоваться, что я не оказался в настоящей соленой морской воде, которая явно не подружилась бы с моей раной, и плыть дальше.
Прошло, по ощущениям, не меньше получаса, прежде чем я наконец увидел вдалеке под собой край каменного массива, образующего дно. Я даже успел за это время один раз устать и снова прилечь на поверхность воды, перевернувшись вверх лицом.
Теперь предстояло самое интересное — придумать, как мне спуститься. Если я все правильно понимаю, то никакого «силового поля», которое бы ограничивало объем «воды» в габаритах спинорифа, не существовало, и вертикальная граница представляла из себя то же самое, что и горизонтальная — просто ничего. Просто неосязаемая граница раздела двух сред. Если так, то продолжая плыть дальше, я рано или поздно доберусь до этой границы, переплыву ее и просто вывалюсь наружу, упав с высоты десяти этажей. А это в мои планы не входило.
Поэтому я начал по чуть-чуть продвигаться в сторону границы морского дна, каждые несколько секунд вытягивая руку и размахивая ею перед собой в попытке понять, есть ли там все еще «вода» или уже один лишь только воздух остался? Эти «шаги» или «заплывы», как их ни назови, были очень короткими — буквально по одному метру, чуть больше, чем длина той самой руки, которую я использовал для проверки, поэтому плыл
